Дитя Реки.Корабль Древних. Звездный Оракул - Страница 11

Доктор Дисмас был аптекарем Эолиса, год назад его нанял тот же комитет, который ведал в городе милицией. В Из его вызывали по поводу нескольких неприятных инцидентов, имевших место во время его пребывания на этом посту. Говорили, что он заменил дорогостоящую суспензию из машин, способную излечивать речную слепоту, толченым стеклом — и действительно, прошлым летом было зарегистрировано существенно больше случаев речной слепоты, чем прежде, хотя сам эдил объяснял это просто возросшим количеством ядовитых мух, плодившихся в гуще морских водорослей, которыми сплошь заросли болотистые берега бывшей гавани. Более серьезным обвинением было то, что, по слухам, доктор Дисмас тайком продавал свои снадобья среди рыбаков и горных племен, утверждая, что может лечить разные формы рака, чахотку, сумасшествие, а также обратить вспять процесс старения. Кроме того, люди шептались, что он создает или выращивает химеры младенцев и животных, что он похитил в каком-то горном племени ребенка, а затем его кровью, вытянутой из внутренних органов, лечил одного из членов Совета Ночи и Алтаря.

Все эти разговоры эдил считал пустыми фантазиями, но вскоре произошел случай, когда при кровопускании умер мальчик, и его родители, торговцы средней руки, потребовали официального расследования. Эдил был вынужден подписать прошение. Сто дней назад в город прибыл эмиссар из Департамента Аптекарей и Хирургов, однако пробыл недолго и удалился в некотором смущении. Вроде бы доктор Дисмас угрожал убить ревизора, когда тот попытался его допросить. Затем из Иза поступил формальный вызов, который эдилу пришлось зачитать доктору на заседании Совета Ночи и Алтаря. Доктору Дисмасу было приказано отправиться в Из для официального следствия по поводу его склонности к наркотикам, а также из-за некоторых, как деликатно выражался сам доктор, профессиональных казусов. Эдилу сообщили, что доктора Дисмаса подвергли допросу с пристрастием, но судя по его теперешней манере держаться, он скорее одержал ощутимую победу, а вовсе не подвергся какому-либо осуждению.

Аптекарь еще раз глубоко затянулся своей сигаретой и сказал:

— Путешествие по реке само по себе оказалось немалым испытанием. Я так ослабел, что вынужден был еще целые сутки оставаться в постели уже после того, как баркас бросил якорь в здешних водах, и лишь тогда сумел собраться с силами, чтобы добраться до берега. Я и сейчас еще не до конца пришел в себя.

— Ну разумеется, разумеется, — пробормотал эдил, — уверен, что вы явились сюда сразу же, как только смогли.

Но он ни на минуту в это не поверил. Аптекарь явно что-то задумал.

— Вы опять сами работали вместе с этими бедолагами заключенными. Не отрицайте, я вижу: у вас под ногтями грязь. Нельзя в вашем возрасте столько времени стоять на коленях под палящим солнцем.

— Я прикрывал голову шляпой, а кожу намазал той мазью, что вы прописали.

Липкая смесь невыносимо воняла ментолом, а волоски на коже становились от нее жесткими, как щетина. Но эдил был благодарен аптекарю и не жаловался.

— Кроме того, вам следует надевать очки с затемненными стеклами. Кумулятивный эффект ультрафиолета может повредить роговицы, и в вашем возрасте это уже серьезно. Ну вот, так и есть: глаза у вас воспалились. День за днем вы спускаетесь все глубже в прошлое. Боюсь, что когда-нибудь вы совсем нас покинете. А как мальчик? Наверняка о нем-то вы заботитесь лучше, чем о себе самом.

— Не думаю, что мне удастся узнать здесь что-либо действительно важное. Тут находится фундамент башни. Само строение было разрушено давным-давно. Это, по-видимому, была очень высокая башня: фундамент уходит глубоко вниз.

Правда, он весь проржавел. Полагаю, что она могла быть построена из металла, хотя, разумеется, это стоило фантастических денег даже в Эпоху Слияния. Но вполне возможно, что геомант ошибается, остатки фундамента могли ввести его в заблуждение относительно большого сооружения, которое якобы когда-то здесь стояло. Такое случалось и прежде. А может быть, что-то захоронено еще глубже. Посмотрим.

Геомант принадлежал к одному из горных племен, по возрасту он был вдвое моложе эдила, но беспорядочная кочевая жизнь превратила его в сморщенного беззубого старика — и вдобавок полуслепого, правда, катаракту доктор Дисмас ему недавно прооперировал. Все это случилось зимой, когда по утрам землю сковывал лед. Но геомант пришел босым и почти голым: под красным плащом у него ничего не было. Он постился три дня на вершине холма и лишь потом указал место, определив его при помощи нити с серебряным отвесом.

Доктор Дисмас спросил:

— Говорят, что в Изе есть здания, которые когда-то были полностью облицованы металлом?

— Ну разумеется, разумеется. Если они где-то и есть во всем Слиянии, то скорее всего именно в Изе.

— Говорят-то говорят. Но никто даже не знает, где искать.

— Ну, если кто-нибудь и знает, то это, конечно, вы, мой дорогой Дисмас.

— Мне хочется думать, что для вас я сделал все, что только мог.

— И для мальчика. Самое главное — для мальчика.

Доктор Дисмас бросил на эдила проницательный взгляд.

— Само собой. Об этом и говорить нечего. Все дело в нем, — продолжал эдил, — я все время думаю о его будущем.

Большим и средним пальцами левой руки, скрюченными, как клешня рака, доктор Дисмас выковырнул окурок из костяного мундштука. Наркотики давно обезобразили левую руку, хотя бляшки еще позволяли суставам сгибаться, но чувствительность в пальцах пропала совсем.

Эдил терпеливо ждал, пока доктор Дисмас завершит свой ритуал прикуривания следующей сигареты. Во всех его манерах было нечто, напоминающее эдилу хитрое и осторожное ночное животное, вечно прячущееся, но всегда готовое кинуться на подвернувшийся лакомый кусок. Он любил сплетни и, как все сплетники, знал, как подать свой рассказ должным образом, как сохранить напряжение, постоянно рассказывая подробности, как подразнить свою аудиторию. Но эдил понимал и другое: как все сплетники, доктор Дисмас не сможет хранить свой секрет слишком долго, так что теперь он терпеливо ждал, пока доктор вставит сигарету в мундштук, прикурит, затянется. Эдил и по натуре был человеком терпеливым, а годы обучения искусству дипломатии приучили его легко сносить долгое ожидание по чужой воле.